Светило солнце. Искрился снег. С восьмилетним Витькой мы сидели на саночках посреди широкой дороги. Ножку я вытянул, другую согнул, ручки положил на коленочки,  как старичок Никита Павлович. Я жалел сейчас, что нога у меня не деревянная, с круглым черным галошиком на конце.

По-доброму так, с прищуром, посмотрел я на умного своего дядюшку и спросил:

–  А трамваи были?

– Да ты темный совсем, – подпрыгнул Витька. – Трамваев не было. На лошадях ездили, в бричках… Пошли, поп, мне скорее надо.

На дяденьке детская солдатская телогреечка. По снегу за ним волочились большие варежки-шубинки. А я – в пальто! В таком тяжелом и толстом, что всегда хотелось взять ножницы и посмотреть – что там внутри?

У ворот мой дяденька сказал:

– Сей-час бе-ги! Тимошка догнать не успеет –  и не укусит. У нас все гости до крыльца бегают.

Я стоял весь в снегу. Нос в испарине. Шапка с резинкой вокруг головы сидела боком. Оброненная варежка воткнута сзади за воротник. 

Витька в ворота впихнул саночки, потом – меня:

– Смотри, не падай!

И убежал.

Наступила ночь. Отгоняя бесов молитвами, поднялась Мырчиха. Скрипнул сундук, потом половицы: одна-вторая, одна-вторая. Зашаркала на кухню. 

Из клубящейся темноты на мою подушку что-то прыгнуло. Черти – лохматые и пахнут ночным ведром… А пахло тройным одеколоном. Двойняшка – Витькина сестренка – через меня дотянулась до плеча матери.

– М! – коротко и громко сказала тетка Клавдия во сне.

– А бабка военные спички понесла! – отчеканила ябеда.

Тетка просыпалась – медлила, зевала. Двойняшка вздрагивала, будто кто ее щипал. 

– Никола зимний… Молиться будет.

 – Она еще вчера сундук открывала…

 Девочка положила руку на руку, с вытянутыми ладошками, на высокую подушку и на мое лицо. 

 – Витька, стихотворение выучил? – наконец, веско спросила тетка Клавдия.

 Локоток заездил по моему носику.

 – В полном разгаре страда деревенская,

 Долюшка русская, долюшка жен…

 – Нет, не выучил. Он за этим ходил.

 Локтем ткнула в мое лицо.

 – Целый день ходил?

 – Весь день!

 Я заморгал, касаясь ресницами ее теплой кожи. Двойняшка почесалась и положила руки на место. 

 – А Сережка Куприков сказал, что у кого Ленин… Владимир Ильич… на груди выколот – тех не расстреливают…

Молчание.

А наш Витька сказа-а-а-а-л, – взвыла Двойняшка. – Витька сказал… Что октябрятскую звездочку на трусы прицепит, его ремнем бить не смогут.

 Тетка сматерилась, заворочалась под одеялом, как медведица в берлоге.

 – Бабкин внук!

 На кухне затрещало. Под треск древней спички Двойняшка исчезла. 

– Опять лучиной запахнет! Дымнуху свою вспомнила! – ворчала рядом медведица. С божнички разлилось мягкое отражение далекого света.

Пес прикидывается замерзающим кулаком – стонет протяжно в будке.

Натыкаясь на палки подсолнухов с сухими листьями и… головами, мимо чучела в ее собственном истлевшем платке, по наметенному снегу, через весь огород бредет Мырчиха. За баню, с кусочком болота. До ветру.

       Виктор Машнин 

(из книги «Это было в прошлом веке»).